Рецензия

[Varushka]

Если кому-нибудь интересно - моя рецензия на "Рубашку" Гришковца. Интересно, что мне за это поставят?..

Евгений Гришковец родился в 1967 году в далеком сибирском городе Кемерово, там же закончил филологический факультет университета и создал мало кому известный театр «Ложа». Через семь лет театр уже умирал, и обаятельный «картавый кемеровчанин» появился в Москве со своей пьесой «Как я съел собаку», ставшей впоследствии знаменитой. А потом он написал еще пьесы, а потом еще, получил «Антибукер», две «Золотые маски» в номинациях «Новация» и «Приз критики» и «малый Триумф». Это было нечто новое и остро симпатичное. Выходил один человек на сцену, немножко неловкий, забавный и наивный. Говорил о мимолетных ощущениях, о маловажных деталях, о милых воспоминаниях и казался таким нормальным и обыкновенным, что его смотрели и слушали с огромным вниманием. Он доверчиво и искренне болтал со зрителем о себе, но все его слова были так узнаваемы и понятны, что казалось – не о себе он рассказывает, а лично о тебе. Зрители выходили, услышав истории, которые приключились с ними самими или, во всяком случае, могли случиться, в освеженном, очищенном состоянии, – откровения Евгения Гришковца никого не могли оставить равнодушным.

Его популярность превысила все ожидания, он стал не только известным и любимым, но и модным. После того удивительного успеха, который принесли Гришковцу спектакли, он решил попробовать себя в новом жанре и написал роман «Рубашка». Критика заинтересовалась им, заметила и восприняла благосклонно. Роман был признан дебютом года (2004) и вошел в «длинный список» Букера. Читать Гришковца считается не менее «продвинутым», чем смотреть его спектакли или слушать сделанные по ним аудиокниги. Но сохранилась ли в книге та трогательная свежесть и новизна, которая отличала пьесы Гришковца?

С первых же слов романа мы оказываемся в голове повествователя. Ощущение, что мы внутри, что мы свидетели мыслительного процесса, создается за счет соседства далеких по уровню размышлений: и попытки самоанализа, и рассуждения о собственной жизни и жизни вообще, и муки невыносимого чуда любви, и рядом, органично и естественно, решение бытовых проблем или мысль о какой-нибудь совсем уж ерунде, например о номерке в гардеробе. Ведь так и происходит в реальной жизни: наша рефлексия не вырастает до размера философских трактатов, и пятно на одежде в данный конкретный момент будет волновать нас не меньше, чем проблемы метафизики. Вместе с повествователем и его рубашкой мы проживаем один день, ничем особенно не примечательный: болтовня со старинным другом, посещение парикмахерской, телефонные разговоры с Любимой, воспоминания о Ней, работа, транспорт, несколько приемов пищи и несколько полуснов-полуфантазий.

Обаяние этой книги заключается в ее откровенном, почти интимном стиле. Рассказчик доверяет нам, надеется, что мы поймем его. Даже если мы ни разу не ездили на такси и не сидели в модных ресторанах, мы чувствуем, что в этих ситуациях с нами бы происходило то же самое, что и с ним. Некоторые говорят о Гришковце, будто, почувствовав свою культовость, он стал расчетлив и теперь удававшееся ему по наитию превратилось в прием. Может быть, сокращение дистанции между читателем и повествователем до полного ее исчезновения действительно есть не искренность автора, а только способ завоевания читательской симпатии? Нет, не верится. А если даже и так, то прием ему удается: мы верим в автобиографичность романа, узнаем в главном герое (архитекторе по имени Саша) такого знакомого нам Евгения Гришковца и воспринимаем фотографию автора на обложке одновременно как иллюстрацию. И, как и в спектакле, все что о нем – то и о нас.

В любом случае, откровенная болтовня ради откровенной болтовни или же прием ради приема не имели бы смысла. Так для чего же мы должны узнавать о малейших подробностях быта автора или его героя? Зачем нам знать, какую именно выпивку он заказывал и как решал ситуацию с бригадой непослушавшихся рабочих?

Гришковец очень убедительно доказывает нам, что наша жизнь слишком наполнена деньгами, рубашками, сигарами, едой, машинами – ерундой, которая отнимает много сил и времени, чего не должно быть. То есть, само по себе это не ерунда, это существует, и ничего с этим нельзя поделать, но хотелось бы вообще не задумываться, жить так, будто подобных ерундовых вопросов не существует, а, следовательно, и нет надобности их решать. Да, мы узнаем в чертах героя свои черты, но привычность ситуации вовсе не означает ее правильности. Наши головы забиты ненужным хламом, и нужно каким-то образом произвести очистку. Может быть, если убраться в квартире, в который царит уже давно надоевший беспорядок, станет почище и в душе? Или может быть, побрить голову, чтобы облегчить груз ненужного?

Тяготит и досаждает герою измельчание человека, и больше всего ему хочется глобальных, полных и сильных чувств и впечатлений. Об этом нам красочно говорят романтические видения, посещающие повествователя в парикмахерской, в такси, в метро, на рок-концерте – везде, где можно позволить себе расслабиться и помечтать. Эти сны яркие, насыщенные. Действие их происходит в экстремальной обстановке: на линии фронта, на корабле в бурю, во время взрыва в идущем на войну поезде. Каждый раз накал чувств героя на пределе. Он любит. Всепоглощающе, несчастливо, но в то же время светло и смиренно. Рассказчик тоскует по домашнему очагу до боли и слез, он понимает, что вернуться, скорее всего, не удастся. Он боится смерти, но идет на риск ради спасения друга и ради своего долга, по всей видимости, государственно важного. Несмотря на боль и страх, рассказчик, очнувшись, страстно хочет вернуться туда. Дело в том, что там жизнь имеет цель и смысл, там, на грани смерти, нет места для того мусора, который занимает нас в реальности, там нет сомнений в собственной полезности, в том, что твоя жизнь не бестолкова, а твое существование не напрасно. Это не подростковые мечты о возможности погеройствовать, а тоска взрослого человека об осмысленности, цельности жизни. Такой жизни, где человек не разменивался бы на мелочи, а решал бы глобальные задачи, ставил бы перед собой настоящие цели и достигал бы их громадным напряжением воли и сил, не теряя при этом душевного спокойствия.

Но и повествователь знает, и мы вместе с ним, что мечты эти неосуществимы. Как бы человек хорошо ни понимал, что было бы лучше отказаться от денег и комфорта, которые мешают думать о главном, он этого никогда не сделает. Такова уж природа человека: сначала он стремится к благополучию, которое, как он думает, сделает его свободным, позволит жить так, как хочется; а потом, уже достигнув этого благополучия, человек, страшно боясь его потерять, оказывается не в силах использовать свою свободу и совершать безбашенные поступки. Поэтому все, что нам остается – жить по-прежнему и мечтать. И в этих мечтах видеть, в сущности, только разные вариации наиболее красивых и правильных путей к смерти. Ведь в том и суть жизни – умирать так, чтобы ни о чем не жалеть…

В современном литературном процессе остро стоит вопрос: как и что писать, когда все уже будто бы написано? Гришковец предлагает свой вариант ответа. Он описывает современного человека, имеющего все блага цивилизации и все гражданские права. Его никто не угнетает, он свободен поступать так, как пожелает. Ему не к чему стремится, но это-то и мучает его больше всего. Беда современных людей в утрате достойного смысла жизни. Перед нами растерявшийся человек, остро жаждущий жить в полную силу, а не вяло плыть по течению, засоряя голову мусором. И это слабый человек, который не может и не хочет что-либо менять в своей жизни.

Может быть, любовь спасет его? Может быть, завтра герой наведет долгожданный порядок в квартире и в мыслях, а встреча с Ней, с Любимой, добавит в жизнь смысла? Может быть, тогда больше не будет нужды фантазировать о боях и бурях? Но рубашку бросили в стирку, завтра будет новая, и нам не известно, что произойдет дальше. Роман Гришковца, прежде всего, о нас, поэтому пусть каждый решает это для себя сам…